Русские сказки против супергероев Marvel

Возвращение в реальность XXI века мифов и «завязанного» на них сознания ставит вопрос о том, кто же в культурно-историческом плане «захватит мир» — новодельные персонажи вроде Человека-паука и Супермена или обладающие, как сейчас бы сказали, сверхспособностями Боги и герои, придуманные древними греками, римлянами, кельтами и скандинавами? При этом наша мифология ни в чем не уступает европейской, перед которой принято испытывать особое благоговение. Почему мировое древо Иггдрасиль вызывает пиетет, а Дуб на острове Буян – это так, сказка, сочиненная Пушкиным, чтобы детей позабавить? Ответ на этот вопрос корреспондент «МК» попытался найти, пообщавшись со специалистом по отечественному фольклору, редактором журнала «Вопросы литературы» Анной Жучковой.

«Василиса Прекрасная уходит из дома Бабы-яги», Иван Билибин

Мы уподобляемся нашим предкам, когда бросаем веник в квартиру перед тем, как впервые переступить порог, когда боимся перебежавшего улицу черного кота, темноты или грома. Или верим, что отвалившийся каблук – это следствие испорченной кармы, превратностей судьбы или того, что сегодня по гороскопу для нашего знака зодиака — плохой день. А все потому, что сложные, иерархически выверенные и поэтически красивые воззрения на природу людей прошлого не могли исчезнуть бесследно.

— Анна, почему мифы возвращаются? Казалось бы, мы 70 лет верили, что делаем сказку былью, а научно-технический прогресс победил суеверия и страхи «темного прошлого». Но оказалось иначе.

Анна Жучкова. Фото из личного архива

— Еще в 1990-е доктор филологических наук, профессор Сергей Телегин говорил, что грядет эпоха мифореставрации: «Миф восстановит свою силу, свою власть, свою бытийность… Это есть бунт человека против ограниченной, позитивистской картины мира. Как бы ни было десакрализовано бытие, священное все равно всегда возвращается». Так и случилось: начиная от фэнтези в литературе до супергероев MARVEL на экране. Но вот вопрос – какой миф нас захватил? Кельтский, античный, германский? В школе наши дети проходят мифы Древней Греции, в кино любуются Одином и валькириями. А то и вовсе Человеком-пауком.

Отчего это так? Обычные аргументы: наша собственная мифология: а) не сохранилась, б) не развилась до идеи верховного бога и разветвлённой иерархии. Этим и объясняют, почему бо́льшая часть текстов русской литературы опирается на мотивы античного, а не славянского мифа.

— Но как могла «не сохраниться» мифология? Это же не библиотека, которую можно сжечь, и не город, который можно разрушить.

— Наша мифология почти не сохранилась в письменных источниках. «Об этом эффективно позаботились», – это я цитирую Анджея Сапковского, автора саги «Ведьмак», который отмечал: «Славянская мифология тождественна язычеству, а мы, как твердыня христианства, восприняли крест от Рима» (Сапковский – представитель католической Польши, исповедующей римскую версию христианства, И.В.).

Думаю, не случайно горели и пропадали библиотеки, не прошла даром миссия Кирилла и Мефодия, на несколько веков ввергнувших Русь в ситуацию диглоссии – когда на одном языке говорили, а на другом писали. Эффективно позаботились, да. Однако при этом сам Сапковский создает славянское фэнтези, покорившее мир. Польская писательница Ольга Токарчук, лауреат Букеровской и Нобелевской премий, наполняет свои тексты славянским фольклором. Наша литература тоже богата авторами славянского фэнтези (Мария Семенова, Анна Гурова и другие), и писателями-мифопрозаиками, на уровне высокой прозы скрещивающими славянский миф, алтайские верования, северные сказания, уральские легенды – и реальность (А. Григоренко, А. Богатырева, Д. Бобылева, А. Бушковский, Е. Некрасова, Д. Осокин, А. Рубанов и другие).

Откуда же они все берут информацию, если письменных источников не сохранилось? Дело в том, что национальный миф под влиянием неблагоприятных обстоятельств не сдался и не исчез, а жил и передавался из поколения в поколение в фольклоре, формируя устойчивый образ национального самосознания. «В сознании русского читателя представление о мифологии предков сформировано на уровне бессознательного интуитивного восприятия», — считает филолог Яна Королькова. И мне близка эта точка зрения.

— Русский фольклор – это, получается, «сундук с мифами», скрытый где-то в глубине каждого из нас?

Домовенок Кузя и его сундук со сказками. Кадр из мультфильма​​​​​​

— Да, наш фольклор – это мощь. Во всех смыслах. Начиная с того, что полное издание русских народных сказок Афанасьева в XIX веке было запрещено цензурой. Потому что хорошие у нас сказки, жизненные: «Мой жо*пу, «Муж на яйцах», «Большой [нецензурное слово, означающее мужской детородный орган]», Работа [нецензурное слово, означающее мужской детородный орган, в творительном падеже], «Не говори похабного!», «Солдат и хохол».

А в ХХ веке анализ русской волшебной сказки, проведенный Владимиром Яковлевичем Проппом, стал источником развития литературной теории на Западе: структурализма и нарратологии. Русская волшебная сказка – ровесница мифа, хранитель ответов на многие вопросы.

— Какие-то недетские сказочки.

— Ну а то! Вот что Пропп говорит об «огневом» Змее, который в подлинно русской сказке никогда не описывается: «Змей никогда не пытается убить своего главного соперника Ивана-Царевича оружием или лапами, или зубами: он пытается вбить его в землю. Змея же можно уничтожить, только срубив ему все его головы. Но головы эти имеют чудесное свойство: они вновь вырастают. Даже не буду уточнять, какой тут ассоциативный смысл. И так понятно. Вообще интересно было бы прочитать корпус русских сказок с гендерной точки зрения. Примерно как Пропп прочитал «Сказку о Несмеяне».

— Только не говори, что там тоже есть контент «18+»!

— Так сказка-то как раз про это! «Смех у некоторых народов когда-то был обязательным во время обряда посвящения при наступлении половой зрелости», — отмечает Пропп. – Смеху наши предки приписывали способность не только сопровождать жизнь, но и вызывать ее».

— В смысле зарождать? Зачинать?

— Да. Сказка о Несмеяне отражает сексуальную магию смеха. Как говорит Пропп, эта связанная с темой супружества сказка «сугубо сексуальна». То, что царевну нужно рассмешить, аллегорически означает, что ей нужен муж, который обладает запасом жизнерождающей силы. Недаром в аналогичной сказке про свинопаса речь идет о поцелуях. Пропп приводит и такие варианты этого сюжета: «Царь кликал клич, кто бы с его дочерью проночевал, за того и выдаст замуж».

— А в чем проблема отсутствия верховного бога? Почему в этом «укоряют» древних славян, снижая ценность их картины мира?

— Ну, у нас не сохранился реестр богов, нет описания их похождений. Но кто сказал, что этот реестр так уж нужен? И – тем более – верховный правитель-бог, в отсутствии которого видят недостачу: мол, не достигли мы высокого уровня общественного сознания и социального устройства. Однако я бы сказала, что этим фактом можно гордиться, так как идея социальной иерархии, во главе которой стоит один бог/царь, не слишком продвинутая. У славян было мудрее устроено.

Единоначалие, конечно, у нас было – академик Борис Рыбаков, ведущий исследователь славянской культуры, называет таковым бога Рода. Кстати, он всем вам знаком. Ибо выглядит, скажем так… как гриб. (Хотя на ум приходит другое сравнение, — И.В.).

Так выглядит «бог Род». Уберите от экранов детей

— Почему он тогда не верховный?

— Он не претендовал на правление. В русском мифологическом сознании на единоличное правление не претендовал никто. Наши боги – это персонифицированные силы природы, земные и небесные энергии, из которых всё и состоит. Да и боги-то они только условно.

Так, можно удивиться странному обряду похорон Костромы в начале лета, обряду похорон Ярилы, Купалы, березки: «Накануне семика девушки рубят березку, украшают ее лентами, вместе с парнями, которые несут березку, ходят с нею по полю, распевая песни, и потом бросают ее в рожь». Дело тут не в ритуальном убийстве девушки или березки, а в том, что обряд метафорически отражает смену одного природного периода – другим. В весенних обрядах березка играет одну из ключевых ролей. Но когда период весеннего обновления и роста должен смениться периодом созревания, березку надо похоронить, а приход нового этапа – приветствовать. Этимологически слово «Кострома» связано со словами, обозначающими «мохнатую верхушку трав», «метлицу», «бородку колосьев». И эту весеннюю «богиню» сжигали тогда, когда травы переходили от цветения к созреванию. Старое уступает место новому. Это закон.

— То есть наши «боги» — это не всемогущие люди?

— Нет, и даже бывает – просто персонификация праздника: от зимних колядок к XVII веку оформился «бог Коляда», а от летнего праздника купалы – божество Купала. Славяне видели мир в его системной целостности. Где нет главных и не главных, гегемонов и колоний, а есть круговорот сил в природе, который нужно понимать и поддерживать.

— Уничтожая березки?

— Весной девушки заплетали и пригибали березку, как бы прося ее поделиться своей юной силой. А зимой, когда природа спит, приходило время общения с мертвыми. Обряды празднования Нового года, дошедшие до нас (огоньки на елке, свечи на столе, «елочка, гори!» и так далее) – это черты обряда поминовения мертвых.

— Потусторонний мир у славян — это не привычный христианам ад и рай (со «смежной комнатой» в виде чистилища у католиков)?

— Мир мертвых у славян ближе к миру живых. Для описания их взаимоотношений подходит образ книги: если книгу раскрыть – две части, два мира; если закрыть – один.

Древние поселения строились так, чтобы одна часть деревни была для живых, а другая, неподалеку, для мертвых: у мертвых тоже были свои маленькие домики (домовины) и свои улицы. А главные праздники справляли между двумя частями поселения, посредине. Недаром в русских сказках есть живая и мертвая вода. Казалось бы, чтобы оживить героя, достаточно и живой воды? Зачем нужна еще мертвая? Затем, что человек должен возродиться в обоих мирах. Мертвая вода собирает воедино тело (тело умершего должно быть целым, если оно разрублено на куски, растащено дикими зверями, то в мире мертвых этого человека нет), а живая вода возвращает его в мир живых.

Дуб на острове Буяне. Кадр из фильма-сказки Александра Птушко (1967 год)

— Но что же такое мир мертвых? Почему туда – за тридевять земель в тридесятое царство – ходят герои русских сказок? Да еще стаптывая три пары железных сапог и сгрызая три железных хлеба? Это мир подсознания, сказал бы Фрейд. Мир поэзии, сказал бы Новалис. Я пугаю филологов-первокурсников, когда сообщаю им, что все они уже знают дорогу в мир мертвых – и почти ежедневно туда наведываются. Как? Просто читая книги. Разве классическая литература – это не мир мертвых? Образы, смыслы и символы – это и есть потусторонний мир. Мир духа, проще говоря.

— Если живые и мертвые четко разделены, откуда берутся всякие полуживая сущности— упыри, привидения, русалки?

— Духи леса, дома, водоемов, неупокоенные мертвецы, русалки – славянская демонология настолько прочно вошла в наш обиход, что попросить домового вернуть пропажу или оставить ему вкусняшку на Новый год обычное дело. Ну да, вместо пантеона пьющих и совокупляющихся богов Олимпа у нас домашняя демонология – раз мы «орки», нам так и положено. На самом деле, здесь нет ничего особенного. Анимизм – одушевление всего живого – нормальная человеческая способность. Разговариваем же мы с нашими кошками или даже автомобилями. Сложно отрицать, что у разных мест и разных вещей своя энергетика (свое поле). И взаимодействовать с этими «полями» наши предки учились веками. А то, что эти силы имеют персонифицированный вид – старичка-лесовичка или девицы с хвостом – это к делу относится косвенно.

Так, скажем, древнейшее сакральное существо – змей с крыльями, живущий в болоте. Он объединяет функции рыб, птиц и зверей и живет на границе стихий – земли и воды. Отражение такого змея сохранилось в образе русалки: она с рыбьим хвостом, но сидит в ветвях дерева, как птица. Что нам это дает? Пока неизвестно. Надо исследовать. Кстати, многие из современных мифопрозаиков и писателей фэнтези всерьез занимаются изучением фольклора. У Дарьи Бобылевой есть интересная книжка «Вьюрки», где она рассказывает историю леших, домовых, русалок, заложных покойников на новый лад. Раньше, говорит писательница, люди умели разговаривать с «соседями», знали общий язык, а теперь забыли. Но «соседи»-то помнят! И вот они приходят к людям, чтобы выяснить, что с ними такое произошло. Как думаете, к какому жанру тяготеет книга? Правильно, к жанру «хоррор». На современных людей общение с «соседями» наводит ужас. А что тут такого уж страшного, если разобраться? Просто язык надо знать, да законы чтить. У Ирины Богатыревой недавно вышла книга «Белая согра», где картина общения людей и духов иная. История, основой для которой послужил материал фольклорных экспедиций в Архангельскую область, рассказывает о реальных обычаях живущих в глубинке людей, наших современников, которые запросто общаются с покойниками, заговаривают нечисть и прочее.

— Есть байка про фольклориста, побывавшего в неком далеком селе и допытывавшего местную жительницу о леших, ведьмах и оборотнях. Ее старик-муж комментировал разговор под запись словами «Вот врет баба, не верь ей». А ночью, когда в избе раздался звук, напоминающий маленьких ног, тот же дед на испуганный вопрос оставшегося на ночлег горожанина ответил: «Так это домовой бегает».

— Вот-вот. Иллюстрация нашего привычного отношения к языческим верованиям и обрядам. Они настолько сжились с нашей картиной реальности, что уже не идентифицируются как отдельное знание. Недаром фольклористы говорят, что в России ситуация двоеверия, синкретическое мировоззрение: мы и христиане, причем вера наша чиста, и славяне-язычники, так как чувство единства со всеми людьми и силами природы, космическое, целостное понимание Вселенной у нас не отнять. Запад к этому только сейчас приходит, как, например, замечательный антрополог Грегори Бейтсон, который в 70-е годы ХХ века писал: «Эволюция стала историей того, как организмы выучили новые трюки для контроля над окружающей средой, а трюки человека были лучше трюков любых других существ. Однако сейчас эта высокомерная научная философия устарела. Ее место заняло открытие, что человек – только часть большей системы, а часть никогда не может контролировать целое <…> Недостаток системной мудрости всегда наказуем <…> системы наказывают те виды, которые настолько немудры, что начинают враждовать со своей экологией. Если хотите, можете назвать системные силы Богом».

— Альтернативой «вражды с экологией» можно считать разговоры с деревьями, ветром и солнцем?

— А у нас эту идею уже много веков выражает главный герой русских сказок – Иванушка-дурак, который понимает язык птиц и зверей и умеет жить в гармонии с системным устройством мира. Старшие братья, которые называют себя «умными», периодически пытаются Ивана убить. Но вечно выходит так, что Иван этих братьев потом еще сам и спасает. Один и тот же сюжет – что в фольклоре, что в истории. А вы говорите, античные сюжеты. Свои надо знать.

— Например, про Кощея Бессмертного, который не так прост, как кажется?

— Да. Что самое страшное для русской сказки? Нарушение баланса системного взаимодействия. И злодей тот, кто не дает жизни идти своим чередом. Кто готов остановить движение и любой ценой удерживать «статус кво». То есть Кощей Бессмертный. Он отказывается умирать, отказывается уступать Василису молодому герою. Смерть свою (то есть возможность нового начала), он спрятал в яйце.

Яйцо – символ мироздания во всех мифологиях. Верхняя часть его – небо, нижняя – земля. (Курочка Ряба снесла золотое яйцо – возможность нового мира, но деду с бабкой важнее была яичница. Так что лучший мир они потеряли, а взамен получили яйцо, соответствующее их мировоззрению.) Итак, Кощей спрятал смерть на конце иглы, которая в яйце. Игла – символ, по форме близкий богу Роду, только она, наоборот, не позволяет родиться ничему новому. Ее надо сломать, чтобы все наладилось и пошло своим чередом.

Главный сюжет русских волшебных сказок, – это сюжет нравственного и духовного взросления героя. Прежде чем жениться и воцариться (то есть установить свой порядок вещей), Иван-царевич должен совершить путешествие в потусторонний мир, понять суть устройства мироздания. Тогда у него все получится. А Кощей-то на самом деле не злой, у него нет цели творить безобразия. Он просто удерживает мир в равновесии. Сам он, вероятно, когда-то тоже проходил путь Ивана-царевича, ибо прошарен в теории больших систем: яйцо его хранится в утке, утка в зайце, заяц на дереве. В буддизме есть похожая символика: под деревом слон, на слоне обезьяна, на обезьяне заяц, на зайце куропатка – символ всех слоев бытия.

Убить Кощея может только достойный. Но что значит убить бессмертного? В данном случае – сломать мертвую иглу в яйце, дать возможность Кощею войти в смерть, а через нее в новую жизнь. И дать миру родиться вновь.

— А правда, что у всех «приглаженных» нами русских сказок есть трэш-версия. Отчего сказки, адресованные детям, зачастую очень «жестокие»?

— Они не жестокие, они просто не согласуются с неолиберальной повесткой, которая ставит во главу угла свободу индивидуума и комфорт его тушки. Сказки же про другое – про то, как все устроено. И, конечно, надо учитывать, что язык сказок, как и язык мифов, иносказательный. Неправда, что древние не обладали абстрактным мышлением и мыслили предметно-конкретно. Эта версия в науке уже опровергнута. Уровень абстракции древних историй очень высок. Поэтому, когда кельтский герой Кухулин раздувается и начинает светится всеми цветами радуги, а один глаз у него западает, речь, конечно, не о том, что товарищу плохо, а об особой энергии, которую он включает в боевой трансформации, и о том, что в этом состоянии он одним глазом видит мир живых, а другим – мир мертвых. Это мы, приученные к реализму, читаем такие описания и ужасаемся. А сказка и миф действуют примерно как Данте, который передает мучения душ через физиологию: «Он мучит душу, тело с мясом рвет».

И, главное, сказки – это не развлекательные истории для детей. Это кодовое послание для взрослых. Как почти все жанры фольклора. Но жанр волшебной сказки, конечно, самый загадочный. Он давным-давно перестал быть продуктивным (то есть новых волшебных сказок не возникает), но тем не менее живее всех живых в нашей культуре и национальном сознании. А для детей были свои жанры – потешки, докучные сказки и проч. Они тоже, кстати, носили не только развлекательный характер. Например, сказка про белого бычка, или современный ее аналог «купи слона», – это психологический тренинг. А загадки – «проверка на цельность мышления», как говорил Сергей Эйзенштейн.

Так что главные загадки нашей мифологии и фольклора – еще разгадывать и разгадывать.

Источник: mk.ru

Вам также могут понравиться